Продолжение старой темы, обрывочки, что не вошли в статью в «Саге».
Изложено голосом умирающего от недокорма лебедя, заканчивается всё эпичной просьбой ведущего наконец заткнуться.
Вторая часть посвящена рунам и вопросам, будет готова - обновлю запись.
Маленькое дополнение к теме образования будущего времени у разных народов:
Аналог werden и will был и у нас:
Хотеть (хотѣти). Раньше это слово было, в частности, вспомогательным глаголом, обозначающим будущее время (конструкции «буду делать» еще не было) или что-то неотвратимое. «Хотеть» можно было довольно необычных вещей. В «Повести временных лет» (статья 997 года) осажденные горожане жалуются: се уже хочемъ померети отъ глада, а отъ князя помочи нѣту. Умереть от голода они, конечно же, не хотят, просто говорят, что это вот-вот произойдет, если ничего не поменяется.
(с)
Интересно было бы узнать мнение специалистов по поводу эволюции будущего в древнерусском: когда, в каких формах, можно ли сделать привязку к мировосприятию и его изменению...
Многопомянутая статья (уже с исправлениями)
Норны и Демон Лапласа.
читать дальше Приходя к Троту (как и к любому направлению возрождающегося язычества), рано или поздно человек сталкивается с вопросом о соответствии мировосприятия предшественников современному. Чем можно пренебречь, чем нельзя, что в наших условиях нежизнеспособно, к чему стоит вернуться, как к позабытой дороге — и возможно ли это в принципе? Языческие традиции индоевропейцев были прерваны на стадии распада родового общества, и многое с тех пор поменялось в системе человеческих ценностей просто оттого, что изменились прежние взаимоотношения между людьми. Существование общины разрушено во имя мобильности и атомизации в индустриальном мире, зато появилось понятие нации и государства (в смысле, которой не мог и представить себе Харальд Прекрасноволосый). Стала редкостью традиционная большая семья из нескольких поколений под одной крышей с патриархальным укладом — просто потому, что экономическая модель требует работы вне дома обоих супругов, а уровень прогресса зачастую позволяет выжить в городских джунглях и без опоры на мини-общину. Надо сказать, что поскольку последний век язычества в Скандинавии пришелся как раз на слом эпох, когда родовые отношения перестали иметь абсолютный приоритет, источники доносят для нас большее число паттернов поведения, чем в обществе статичном и строго традиционном. Так что у Трота есть хорошо обоснованная возможность быть менее догматичным, остаётся понять, всегда ли это благо, и что допустимо, а в каких вопросам ревизия взглядов перечеркнёт сам смысл возрождения традиционного язычества. Стала за прошедшие века, например, менее очевидной для нас трехчастная структура мира, состоящего из Верхнего, Срединного и Нижнего. Не исчезла, поскольку это деление завязано на основы нашей биологии и восприятия, и едва ли может быть забыто; однако и гелиоцентрическая система перестала быть учёной абстракцией, заняв в массовом сознании своё прочное место. Зато границы Неведомого отодвинулись уже за пределы планеты, Утгард для большинства не начинается где-то за морем: мы неплохо знаем, что «за морем» есть, и карты он-лайн нам в помощь. Вообще, прогресс приучил нас к мысли о едва ли не всемогуществе рода человеческого, что очень легко проецируется на возможности отдельного человека. Да и недостатка в теоретиках, доказывающих, что всё в этой жизни зависит от самого человека (вариант: каждый сам виноват в своих несчастьях), сегодня нет. А в сагах и висах лейтмотивом звучит тема всевластия судьбы и неотвратимости приговора норн. Является ли это одной из основ, без которой возрождение скандинавского/германского язычества превратится в игры «по мотивам», или достаточно понимать отношение к судьбе наших предшественников, не разделяя его?
Норны.
В «Прорицании вёльвы» о норнах сказано:
(оригинал текста здесь и далее опущен, за помощь с переводом благодарность Т.Ермолаеву)
Оттуда [из источника Урд] повляются девы // много знающие,// три из моря (=вод), что под стволом (=деревом) находится: Урд зовут одну,// другую Верданди,// — резали на полене,// — Скульд третья.// Они узаконивали законы,// они выбирали жизнь// детям людей,// судьбу мужей.
О трёх из (предположительно многих) дев, чьи имена ведомы людям, в отличие от прочих, сказано не случайно: первоначально у всех народов индоевропейского корня судьбу родившихся определяли неперсонифицированные женские божества, покровительствующие деторождению и родам. Как указывает Н.А. Ганина в своей статье «Норны: к генезису и ареальным параллелям образа», само название норн (исл. ед.ч. norn, мн. nornir) по одному, признаваемому автором более правдоподобным, варианту этимологии можно сопоставить с многочисленными словами балтийского ареала со значением «предрекать, предупреждать, шелестеть, ворчать», вся эта группа слов восходит к звукоподражательному индоевропейскому корню *(s)ner-/*(s)nur- (бормотать). Согласно второму варианту название является производным индоевропейского корня *ner- «плодородие, жизненная сила». В первом случае Н.А.Ганина проводит смысловую параллель с обозначением женских божеств, связанных с родами, в южнославянской мифологии — наречниц, во втором случае таким аналогом являются рожаницы. Причем автор указывает на прочную семантическую связь норн с комплексом понятий, связанных с плодородием, водами и Нижним миром, и допускает наложение и взаимодействие двух смыслов обозначения богинь судьбы:
Тем самым норны — женские существа, связанные с иным (нижним, водным) миром, плодородием, шумом (лепетом) воды, в котором можно расслышать судьбу (ср. сообщение Плутарха о древних германцах: «предсказание священных жен, которые, наблюдая водовороты в реках и прислушиваясь к шуму потоков, возвестили…» (Цезарь, ХIХ), и предрекающие судьбу своим бормотанием, подобным шуму священных вод, причем непрестанное движение ключа-источника может быть метафорически осмыслено как прядение
(c)
В наше время в сложившейся модели восприятии более значительна роль персонифицированных и конкретных воплощения судьбы: три норны, две рожаницы, пусть даже о многих норнах, определяющих детские судьбы при рождении, как и множественных безымянных рожаницах, формально известно всем. В «Речах Фавнира» норнам посвящён отрывок, начинающийся с угрозы-проклятья дракона своему убийце — противиться року, но не преодолеть его (строфы 11-13):
Норн приговор// ты получишь перед мысом// и судьбу неразумного глупца,// в воде ты утонешь//, если в ветер погребёшь,// все есть обреченному трясина (=погибель).
Сигурд отвлекает умирающего (чьи слова имели пророческую силу) вопросом:
кто есть те норны,// что кто помогают жёнам при родах// и выбирают матерей потомкам (=детям).
И Фавнир отвечает:
Разны-рожденьем очень,//скажу я норны были,//не един их род общий,// некоторые асов-родичи,// некоторые альвов-родичи,// некоторые дочери Двалина.
Замена множественности на персонализированную (хоть по-прежнему достаточно абстрактную) троичность, а главное, отсутствие живого ощущения связи с родной-родовой группой Хранительниц представляется одной из значительных утрат современного Трота, которую, однако, не трудно восполнить — каждому лично.
Выделение норн «великих», вероятно объединило в себе представление о норнах «малых» с поздней, и уже не столько народной, сколько книжной потребностью систематизировать мифологию, стало отражением представлений о «правильной», восходящей к Греции, концепции троичности богинь судьбы . Времена греческой архаики, когда, подобно северянам, греки полагали, что своя Мойра есть у каждого, книжному знанию Средневековья были уже малознакомы. Напомню, что меж Мойрами, дочерями Ночи, труды распределяются так: Клото (Пряха) прядёт нить человеческой жизни, Лахесис (Судьба) — определяет жизненный жребий, Атропос (Неотвратимая) — нить перерезает. Связаны с прядением и норны (по крайней мере, в период записи эддических песен). Вспомним, как норны являются предрекать судьбу новорожденному Хельги в «Первой Песне о Хельги убийце Хундинга»:
Свивали они с силой // судьбы-пряди (нити), тогда когда разрушились города/крепости в Браулуне; // они приготовили золотой шнур (нить), и под месяца-палатой посередине подвесили.
Однако роли трёх хозяек судьбы в традиции эпохи викингов разделены несколько иначе. По сути, имена норн отразили и особенность мышления германских народов, и языка, как инструмента, мышление оформляющего. Первой среди норн названа Urðr, слово,являющееся причастием прошедшего времени от глагола verða, становиться, делаться, происходить, нечто Остуществившееся, Ставшее. Вторая зовётся Verðandi — Сущее, Становящееся (причастие настоящего времени от того же глагола). Интересно, что более позднее, вторичное значение глагола — нести ответственность (в юридическом смысле), нести потери, лишаться ). Вообще, лексика связанная с судьбой тесно связана с лексикой древних законов: norna dómr — приговор норн, задача норн — lög lögðu — узаконивать законы. Нетрудно провести аналогию с родством русских слов «судьба» и «суд». К этому же кругу идей относится и другое имя южнославянских наречниц — судженницы (суженницы и т.д.), чьё описание и функции вполне соответствует описанию и функциям «младших» норн.
Имя третьей из норн, Skuld, (возм. перевод Долженствовавшая, Должная) является причастием прошедшего времени от глагола skulu (быть должным, долженствовать), который является одним из способов образования будущего времени в предложении. В древнегерманском языке, как и в наследующих ему английском и исландском, не было отдельной формы будущего времени для глаголов, аналогичных русскому «делаю»-«сделаю». В исландском языке при необходимости вести речь о будущем используются вспомогательные глаголы verða со значением «становиться» (выступает в сочетании с причастием, ég verð farinn á morgun, букв. «я становлюсь путешествующим завтра»), munu (редкая форма, означающая будущее с оттенком предположения, похожим на частицу «бы»: «я бы, конечно, сделал, но…»), skulu (быть должным), и смысловое построение фразы. О последнем В. Берков писал: «Наиболее обычным является использование в значении будущего времени форм настоящего (ég kem á morgun, я приду завтра)» . В английском языке для указания на будущее время служат вспомогательные глаголы shall (изначально «быть должным»), will (изначально «желать»), форма be going to со значением собираться (аналог verða) или, вновь, контекст («поезд прибывает вечером»). В рамках рассматриваемой темы это может означать, что будущее для западных и северных германцев не было самостоятельной категорией. Оно являлось неким сплавом продолжения настоящего-уже-существующего, воплощения долженствующего (в силу природы вещей и причинно-следственной связи, т.е. вновь продолжением существующего), а так же намерения в его почти кастанедовском смысле . Не зря норны у Снорри поливают Мировое Древо водой из источника, чье имя Urðarbrunnr — Источник Прошлого :
И рассказывают, что норны, живущие у источника Урд, берут каждый день из источника воду вместе с той взвесью, что лежит у источника, и поливают ясень, чтоб ветви его не стали вять или гнить (букв. к тому, что не должны ветви его вять или гнить ).
Одновременно в древнем праве слово skuld означало вид долгового обязательства, при котором должник становился обязанным, попадал в рабство. Это интересно ещё и в контексте описания Тацита
Играют германцы и в кости, и, что поразительно, будучи трезвыми и смотря на это занятие как на важное дело, причем с таким увлечением и при выигрыше, и при проигрыше, что, потеряв все свое достояние и бросая в последний раз кости, назначают ставкою свою свободу и свое тело. Проигравший добровольно отдает себя в рабство и, сколь бы моложе и сильнее выигравшего он ни был, безропотно позволяет связать себя и выставить на продажу.
(с)
Легко увидеть в этом рассказе о «важном деле» испытание своей Удачи (в её древнем смысле, как воплощения личной силы в благой судьбе человека и его ближних) и непоколебимую веру в Судьбу древних племён. Ту самую веру, о которой сам Тацит писал несколько ранее:
Нет никого, кто был бы проникнут такою же верою в приметы и гадания с помощью жребия, как они .
(c)
Люди.
Историки перечислили несколько видов прорицания древних германцев: с помощью вырезанных знаков, по знамениям священных коней, полёту птиц, священным поединкам, по наблюдению за водами и за жертвенной кровью. О последнем писал Страбон:
Передают, что у кимвров существует такой обычай: женщин, которые участвовали с ними в походе, сопровождали седовласые жрицы-прорицательницы, одетые в белые льняные одежды, прикрепленные [на плече] застежками, подпоясанные бронзовым поясом и босые. С обнаженными мечами эти жрицы бежали через лагерь навстречу пленникам, увенчивали их венками и затем подводили к медному жертвенному сосуду вместимостью около 20 амфор; здесь находился помост, на который восходила жрица и, наклонившись над котлом, перерезала горло каждому поднятому туда пленнику. По сливаемой в сосуд крови одни жрицы совершали гадания, а другие, разрезав трупы, рассматривали внутренности жертвы и по ним предсказывали своему племени победу. Во время сражений они били в шкуры, натянутые на плетеные кузова повозок, производя этим страшный шум.
(c)
Вера в предопределённую судьбу, попытки узнать её и готовность испытать, чья Удача, больше не исчезли и через столетия. Как свидетельствуют саги и сборники законов, в Исландии многие вопросы, решались при помощи жребия даже в христианское время. Так выбирали, кто пойдёт к конунгу с дурной вестью («Сага о Магнусе Добром», 15), рядом с какой девушкой сидеть на пиру («Сага об Эгиле», 7) и кому из конунгов будут принадлежать земли («Сага об Олаве Святом», 94), кому вести тяжбу («Сага о Ньяле», 55), где ставить церковь («Сага о христианстве», 11). В судебной системе жребием могли поделить наследство, («Законы Гулатинга», 114), и определить ответственного за воспитание неимущих несовершеннолетних («Законы Гулатинга», 116, 118), и кому выкупать часть имущества при его разделе («Законы Гулатинга»,216, 141).
Жребий определял, кто останется на тонущем корабле при нехватке места в лодке («Сага об Эйрике Рыжем, 13). По жребию (и неким «гадательным дощечкам», едва ли соответствовавшим современным руническим наборам) узнавали волю богов: выбирали, кого принести в жертву («Сага о Гаутреке», 7, «Сага о Хервёр и Хейдрике», 7). Согласно «Саге о людях с Песчаного берега», 4:
Торольв Бородач с Мостра устроил большое жертвоприношение и стал вопрошать Тора, своего закадычного друга, мириться ли ему с конунгом, или же уезжать из страны и искать иного пристанища. Жребий указал Торольву плыть в Исландию .
(с)
«Сага о людях с Песчаного берега», перевод А.Циммерлинга. Если быть точным, Торольв получил не жребий, а указание от бога-покровителя: en fréttin vísaði Þórólfi til Íslandi (и вести указали Торольву на Исландию). Однако как способ выбрать из двух вариантов бросок жребия наиболее логичен.
Ещё яснее на веру в судьбу, которую можно узнать заранее, указывают бесчисленные примеры прорицаний, вещих снов, предвидений и примет в дошедших до нас источниках. А главное — отношение к ним как героев эпоса и саг, так и их составителей.
Судьба ведёт Сигурда Убийцу Фавнира. Пусть текст «Пророчества Грипира» и является поздним литературным обобщением преданий о Сигурде в привычной слушателям форме вопросов и ответов, аудитории не казалось странным, что узнав о своих грядущих ошибках (вполне предотвращаемых), герой всё же ничего не предпринимает, чтобы их не совершить и лишь говорит, что судьбу не одолеть (mun-at sköpum vinna).
Во времена исторические и в «Круге Земном» Снорри (написанном около 1230 г.), и в эпохальной «Саге о Ньяле», речь о которой ещё пойдёт, и в сравнительно поздней «Саге о Греттире сыне Асмунда», датируемой началом XIV в., и во многих и многих других повествованиях мотив судьбы и предсказаний остаётся неизменен. Человек может быть сколь угодно доблестен, но не в силах избежать предначертанного. Как говорил Ёкуль, дядя Греттира по матери:
— Теперь я вижу, что бесполезно тебя удерживать. Но вправду говорят, что одно дело — доблесть, а другое — удача.
(…)
— Может быть, мы с тобою что-то и смыслим в будущем, но уйти от него нам не дано.
(c)
Есть много саг, где в жизни героев предсказания сбывались, меньше таких, где герои пытаются предсказанное изменить. В соответствии с представлениями эпохи и законами жанра все такие попытки оказываются бесполезными.
Наиболее яркий пример — «Сага об Одде Стреле», относящаяся к сагам о древних временах, т.е. такая, в которой ожидания слушателей не скорректированы строгой исторической основой. Одд Стрела, литературный двойник Вещего Олега, согласно саге не чтил богов, полагался лишь на свою силу и мощь, и разрушил как-то капище, сопроводив это хулительными висами про Одина и Фрейра. И при этом бесстрашный юноша столь панически отреагировал на само предложение предсказание выслушать, что нет сомнений: в истинность слов вёльвы он верил. И отплатил чёрной неблагодарностью за вполне благоприятный прогноз, ударив провидицу. Вряд ли его испугала неизбежная смерть (тем более, столь отдалённая, через три сотни зим), скорее угнетала предопределённость. Как нетрудно догадаться, предсказание, несмотря на усилия Одда, исполнилось в точности: постаревший вождь возвращается в места своей юности, и, в полном соответствии с логикой неотвратимости, погибает от укуса змеи, выползшей из черепа его коня (убитого, чтобы избежать воплощения слов вёльвы).
Примером попытки избежать предсказанного «на бытовом уровне» может служить история рождения Хельги Красавицы в «Саге о Гуннлауге Змеином Языке» (записана ок. 1280 г.): отцу её, Торстейну сыну Эгиля Скаллагримссона, снится сон, который случившийся рядом норвежец истолковывает как предвестье гибели знатных людей из-за ещё не рождённой дочери. Вновь вопрошающий на предсказателя гневается и объявляет сон неважным, однако велит вынести ребёнка, если родится девочка… Разумеется, рождается дочка, а мать и сестра Торстейна дитя спасают. Через некоторое время отец узнаёт об этом и принимает девочку со словами «Видно, чему быть, того не миновать» (veltr þangat, sem vera vill, um flesta hluti, букв. «катится туда, куда ему хочется, в большинстве случаев»). История идёт своим чередом, завершаясь гибелью в поединке двух полюбивших Хельгу скальдов, Гуннлауга и Хравна.
Боги.
Если каждый человек с рождения находится под властью судьбы и норн, то применительно к миру божественного ссылки на судьбу появляются в космогонии «Прорицания вёльвы» не сразу. Формально речь о священном Мировом Древе и норнах как неотрывной части миропорядка заходит сразу после рассказа о создании людей. Можно, правда, вспомнить отрывок несколько ранее, где сказано:
Играли-в тавлеи на лугу,// веселы были, ни в чём у них не было недостатка из золота, пока не явились три // девы турсов// могучие очень из Ётунхейма.
При нашем сегодняшнем уровне знаний северо-германской мифологии не лишено смысла предположение, что три могучие девы турсов, что нарушили радостное и созидательное течение Золотого Века богов и были тремя норнами: в Золотой Век вошла Судьба, причинно-следственная связь, оборотная сторона деятельности и изменений, что вершили асы, творя и обустраивая молодой мир. Косвенно это подтверждает и упоминание о трёх девах (дочерях) Мегтрасира и потомках ётунов, которые тем не менее названы в «Речах Вафтруднира», 48-49 хамингьями (ед. ч. hamingja), т.е. покровительницами и воплощением Удачи. Они не только над морем, мудрые, путешествуют (þær meyjar, // er líða mar yfir, // fróðgeðjaðar fara), напоминая тем валькирий и лебединых дев, с которыми норн связываю многие ассоциации , но и поверх их обиталища ниспадают три потока (þríar þjóðár // falla þorp yfir), что намекает на источник на стыке трёх миров. Не было б противоречия в том, что Удачу, тоже связывали бы с норнами: ведь они ею и наделяют.
Если вернуться к «Прорицанию», то следующая строфа описания дел асов начинается уже не с игры, а с картины решения кризиса:
Тогда пошли Могучие (=боги) все на могущества-престолы, волшебно-священные боги (или высшесвященные, наисвященнейшие), // и о том держали-совет,// кто должен двергов народы создать// из Бримира крови// и из Блаина костей (костей-конечностей).
Данный речевой оборот (gengu á rökstóla, пошли на престолы-могущества) в «Прорицании» встречается четырежды: при возникшей необходимости упорядочить в новом мире само время, после появления трёх упомянутых дев-великанш, после прихода колдуньи Гюлльвейг-Хейд, при угрозе потери светил и Фрейи. Каждый раз боги разрешали кризис, хотя как раз смысл создания племени трудолюбивых карликов-двергов в контексте появления дев-турсов сегодня оставляет простор догадкам.
Верно это предположение, или нет, в любом случае после уже однозначно понимаемого рассказа именно о норнах вёльва вспоминает первую в мире войну, войну асов с ванами из-за козней Гюлльвейг . О Судьбе и её роли принято задумываться, когда дела не радуют.
Знать грядущее означало быть мудрым (мудрыми (spakr) или многознающими (fjölkynnigr), или учёными (fróðr) звали способных к этому людей-провидцев (spámaðr)). Языческие боги всех путей не всеведущи и не всемогущи, подобное представимо лишь в рамках монотеизма, где единственное божество, как следствие, становится отграниченным от Мироздания, боги же язычества — суть его, Мироздания, Силы и неотъемлемая часть нашего мира. Однако именно благодаря изначальному отсутствию совершенства-завершённости они способны к развитию, как способен к развитию весь наш мир и, в идеале, каждый из нас. И обретение знания — одна из основных тем песен о богах. Иногда их видят, подобно людям гадающими (и в описании этом слышен отзвук практик глубокой древности, достаточно вспомнить рассказ Страбона). Так в «Старшей Эдде», выясняя, где им найти великанский котёл (вещь, в сознании кельтов и германцев исполненную символизма), боги:
…трясли прутья и на жертвенную-кровь глядели…
Чаще, однако, в преданиях Связывающие либо обладают даром прорицания сами (Фригг, возможно, Гевьон , Хеймдалль, ваны ) либо получают мудрость и знания от существ более древних. Один посещает умершую провидицу-вёльву в Хельхейме (одну или трёх — до нас дошли три песни-прорицания о судьбах мира ), в состязании с Вафтрудниром задаёт вопросы о бывшем, сущем и о роке богов. Вообще, быть сведущим для людей традиции означало знать и прошлое, как исток всего, и настоящее, как актуальное знание, и их следствие — то, что будет. То, что немалую часть песенных пророчеств занимает описание истории мироздания, думается не только художественный приём (хотя и художественный приём, конечно, тоже): вёльве открыто всё тайное, и именно знание прошлого даёт власть провидеть грядущее. Это перекликается с вариантом народной магии, при котором, чтобы заклясть нечто, рассказывают о нём подробно в заговоре (или перечисляют какие-либо имена): знание есть власть и знание, даже столь ограниченное, как имена, позволяет предмет заговора воспринять в доступной его полноте и повлиять на него.
Однако, «знать будущее» и среди богов не означало «будущее изменить». Тяжесть рока мир асов начинает испытывать с предсказания гибели Бальдру. И как тщетна была человеческая попытка избежать предначертанного в «Саге об Одде Стреле», так не сумела спасти сына Фригг, одно из имён которой Hlín, Хлин-Защитница. А ведь Фригг, как уже говорилось, сама не чужда знанию судьбы. С рядом германских божественных Прях, вроде фрау Хольды, фрау Годе и Перхты, супругу Одина-Водана соотносят ассоциации континентальных преданий (где образ Фригг сливается с образом Фрейи). В «Перебранке Локи» Один говорит:
…судьбу Фригг, думаю я, во всём знает, хоть она сама не говорит…
Возможно, здесь накладывается на повествование и пра-давнее отношение германцев к женщинам, о котором писал Тацит:
Они думают, что в женщинах есть нечто священное и вещее, не отвергают с пренебрежением их советов и не оставляют без внимания их прорицаний .
(c)
Подтверждает это и Цезарь:
Когда Цезарь стал расспрашивать пленных, почему Ариовист не вступал в сражение, он узнал, что причиной этого был существующий у германцев обычай, [а именно]: матери семейств (matres famiiiae) на основании гаданий по жеребьевым палочкам и прорицании (sortibus et vaticinationibus) провозглашают, целесообразно ли вступать в битву или нет(…).
(c)
Все, разумеется, знают, как именно вещая мать пыталась предотвратить гибель сына, как и то, что судьба всё же настигла Бальдра, несмотря на противление Фригг. Можно лишь припомнить часто встречающиеся размышления о том, что сама гибель сына была инспирирована Одином (руками его побратима Локи) и стала залогом грядущего возвращения Бальдра и Хёда в обновлённом мире. И задуматься о том, что Фригг сама предоставляет Локи лазейку для исполнения приговора…
Как уже было сказано, многие странствия Одина ведут к тому, чтобы познать судьбу. Не отдельные события, но общую картину и завершение всего: наступление Великой Зимы, приход огненного великана Сурта, битвы с чудовищами и гибель многих богов. И в итоге само существование Валхаллы, чертога избранных воинов Одина, как и смысл их посмертия определяется выбором судьбу свершать, готовясь к Последней Битве — а не пытаться изменить предсказанное или уклониться от боя, не сулящего победы. Точнее — не сулящего победы сражающимся, ведь если никто не станет заслоном от сил Локи и Сурта, то на новой земле едва ли найдётся место детям людей, а в Асгарде — детям богов.
И опять можно обратиться к языку как к воплощению идей: мы привычно прочитываем название Рагнарёка (Ragnarök) как Гибель богов . Но ведь в исландском rök (родственное древневерхненемецкому rahha — решение, приговор) означает основание, причину, исток. Либо во втором значении — чудо, знак, диво, великое событие. Так þjóða rök означает происхождение племён/народов, tíva rök — жизнь и деяния богов. Не гибель богов воспевалась в эпосе скандинавского Севера, но их деяния и причины их. И это стоит запомнить.
Неизбежность и как с ней жить.
Даже того немного, что сказано, достаточно, наверное, чтобы признать концепцию судьбы и её неотвратимости в дошедшем до нас духовном наследии северного германского язычества базовой. Пересматривать самую основу мировосприятия тех, кого считаешь духовными предками, в любом случае следует с большой осторожностью. Принимать же богов, игнорируя то, что ими движет, выглядело бы и вовсе странно.
Но все мы выросли на фразе «Человек — это звучит гордо!». Или, в более развёрнутой редакции: «Ум человеческий открыл много диковинного в природе и откроет еще больше, увеличивая тем самым свою власть над ней» . Власть над природой, постоянное расширение границ познания — и вдруг всё уже предопределено, ничего невозможно изменить. и что же тогда значит любой человеческий выбор — тот, что и должен, по идее, делать нас людьми? Может, достойнее, подобно Одду, во всем полагаться на «свою силу и мощь»? Что ж, асатруа далеко не первые, кому приходится задумываться над этим вопросом. Пусть взамен «приговора норн» кто-то говорит про «волю Аллаха» или «божий промысел» (особенно отличился в христианстве кальвинизм), или придерживается философии детерминизма, так или иначе вопрос о соотношении свободы воли и предопределённости, а заодно и ответственности за свои поступки, решался уже не раз.
Объяснение-обоснование восприятия судьбы в германском и скандинавском эпосе в своё время дал А. Я. Гуревич:
He покорное следование велению слепого рока, но выбор собственной линии поведения, решение, чреватое самыми трагическими результатами, ведет к формированию судьбы — той цепи событий, которые являются результатом этого решения. После того как жребий брошен и роковой шаг сделан, последствия уже не зависят от воли героя; судьба сложилась и выходит из-под его контроля, она как бы отделяется от его личности, приобретает собственную логику и противостоит ему .
(…)
Действия героя кажутся свободными потому, что он не отделен от своей судьбы, они едины, судьба выражает внеличную сторону индивида, и его поступки только раскрывают содержание судьбы. Он осознает себя как личность постольку, поскольку ощущает в себе свою индивидуальную судьбу .
(с)
Приведённая выше цитата А.Гуревича относились к эпосу и эпического же размаха личностям. Эпос предполагает некую гипертрофированность чувств и действий героев, они принадлежат в глазах слушателя не миру обыденного, но находятся между ним и миром идей и принципов. Однако во вполне хроникальной и подчёркнуто достоверной (в том смысле, в котором были достоверны в глазах исландцев XIII в. рассказы об их предках) «Саге о Ньяле» понимание силы неотвратимой судьбы, силы вещей сходно с описанным. Тема предопределённости пронизывает всю сагу, но герои, даже понимая пагубные последствия тех или иных действий, их всё же совершают. Не много великого в желании хитроумного Мёрда испортить жизнь нелюбимым соседям, даже вопреки своим интересам («чувствую, что эти деньги дорого мне обойдутся»). С точки зрения здравого смысла необъясним отказ Гуннара с Конца Склона покинуть на три года (не на всегда!) Исландию и тем самым спасти свою жизнь. На первый взгляд решение кажется эмоциональным (знаменитое: «Как красив этот склон!»). Но стоит учесть, что конь Гуннара перед самым отъездом спотыкается, и тот падает наземь. Эта же дурная примета предшествовала тому, что язычник Эйрик Рыжий отказывается от путешествия в Винланд («Не суждено мне открыть другие страны, кроме той, в которой мы живем», «Сага о гренландцах», 3). Как указывает переводивший сагу М.И.Стеблин-Каменский, «падение с лошади считалось очень плохим предзнаменованием для того, кто отправляется в поездку». Однако для рассматриваемой темы существенно, что в упомянутой саге Эйрик тоже изначально не хотел ехать, его уговорили родичи. Так же и в «Саге о Ньяле»: cудьба против отъезда, и, что не менее важно, не хочет покидать дом сам Гуннар. Остаётся достойно сыграть последний акт.
И мудрый Ньяль, предсказавший другу участь и предвидевший свою, по сути провоцирует срыв мировой после убийства собственными детьми своего же воспитанника Хёскульда Годи Белого Мыса: сперва странным приложением к оговоренной вире в виде шёлкового одеяния (дорогого, но либо женского, либо напоминавшего таковое, что с точки зрения эпохи весьма оскорбительно), потом тем, что молчит и предоставляет объяснять ситуацию Скарпхедину, и до того провоцировавшему немирье. Тем он вполне сознательно обрекает на страшный конец не только себя, сам Ньяль к этому моменту уже глубокий старик, но и своих домашних. Трудно сказать, что послужило причиной: унизительное положение просителей, в которое попала семья, или скорбь и вина за спровоцированное наветом убийство воспитанника (легкость, с которой сыновья Ньяля в навет поверили, возможно, говорит про непростые отношения в семье и ревность к обласканному отцом любимчику).
Безусловно, лавинообразное нагнетание предчувствий, пророчеств и знаков беды перед гибелью семьи Ньяля (предсказание воспитательницы про стог сена, виса всадника на сером коне, вещие слова Бергторы и видение Ньяля с окровавленным залом), как и прямое предупреждение о собравшихся врагах, введено составителем саги с целью литературной: усилить напряжение и тем подвести рассказ к кульминации. Однако, как и в случае с «Пророчеством Грипира», ни рассказчика, ни слушателей не удивляет отказ героев что-то предпринять. Не убирается от дома злополучное сено («Не станем мы этого делать, — сказал Скарпхедин, — потому что если уж нам суждено сгореть, то найдется чем поджечь наш дом, даже если стога и не будет» ), никто не пытается уехать, подготовить путь к отступлению или собрать народ и устроить неприятный сюрприз нападающим.
Вновь люди осознанно выбирают не оптимальную линию поведения, а не противоречащую судьбе, как они её поняли и приняли, даже если это судьба обречённого. Та, к которой привело всё развитие ситуации, все их внутренние установки за предыдущую жизнь. Безусловно, деяния предков тоже всегда отчасти героизированы и могут не мериться только бытовым масштабом. Однако в Исландии XIII в. (время записи саги) по-прежнему существовал запрос на идеал поведения, вдохновлявший германцев Тацита.
Хорош ли он, годится ли сегодня? При неосмысленном воспроизведении — едва ли. Среди всего, что принесла нам прошедшая тысяча лет, есть и культура самоанализа, наработанные практики смены восприятия ситуации, да и просто иные критерии оценки важного и неважного, должного и недолжного.
Однако ключевым в стратегии «принятия судьбы» является решение, чем именно эта судьба является, в чем состоит . И принимает его человек на основании всего своего прошлого опыта и развития, своих ценностных установок и выработанных убеждений, неважно, десятого века нашей эры или двадцать первого. Всё, чем человек является, с неизбежностью определяет его выбор, а значит и будущее. Иными словами — судьбу. При этом описанная выше пограничная ситуация саг и эпоса — выбор не «оптимального», но присущего именно человеку поведения — сегодня ничем не будет отличаться от действий людей прошлого. Просто ситуации «отсутствия выхода» (т.е. отказа от него, как от неприемлемого, либо просто неготовность этот выход увидеть) у нас, как правило, иные. Исландская пословица eigi má sköpum renna обыгрывает этот момент: слово skap означает и нрав, характер (а так же — ум, настроение), и судьбу. От себя не сбежишь, сказали бы по-русски (и даже если «сбежишь», непредсказуемо изменившись с точки зрения окружающих — это всё равно останется результатом внутреннего развития, в некой более глобальной системе координат предопределённым и предсказуемым).
Есть в философии такая условная конструкция — Демон Лапласа, условно введённое всеведущее существо, способное охватить ВСЕ явления Мироздания в их причинно-следственной связи. Для такого существа по определению любое событие однозначно детерминировано, неустранимо и предсказуемо. Для философии Демон Лапласа всего лишь умственная конструкция, вроде абсолютно чёрного тела или идеального газа. Но норны для нас выступают именно в такой роли: они способны охватить всю взаимосвязь событий во времени. И они нечто большее, они — Сила, являющаяся воплощением этой взаимосвязи и необходимости: они «узаконивают законы» и «свивают нити судьбы», делая их действительностью. Они не всемогущи, ибо сбудется лишь тот вариант, что сбыться может, но он им известен изначально. И не известен нам, так что выбор всё равно должен быть сделан, и это будет именно наш выбор, определяемый тем, чем мы уже были и тем, что мы есть. Он может быть осознанным или слепым, заставить бороться или сдаться, но он не случаен, если не случайны мы.
И остаётся неизбежный вопрос, как тогда относиться к различным видам предсказаний, тем, которым некогда люди доверяли безусловно. Считается хорошим тоном говорить ныне, что мы на них не полагаемся полностью, и что они определяют лишь вехи в тумане неопределённого грядущего. Кажется, это тот случай, когда сказанное в самооправдание перед прогрессом и окружающими, в «мистическом мракобесии» незамеченными, оказывается верным по сути. Мало того, что и постановку вопроса, и уровень понимания ответа вновь определяем мы, либо сами, либо тот, кому мы доверяем спрашивать. И за рамки своего «я» не выйти ни нам, ни даже профессиональному прекогнисту, все мы умеем прекрасно пропускать мимо ушей то, что не готовы услышать. Ещё и имеющиеся в нашем распоряжении средства не абсолютны, мало пророков не только в своём отечестве, их вообще — мало. Руны, жребии, карты же всегда допускают ряд толкований (и см. выше слова про изначально ограниченную способность истолковывать). Встретить же «правильную вёльву», желательно ещё из рода ётунов, да притом интересующуюся нами, а не судьбами мира, удача/неудача редкая. Да и понять, что это была именно «правильная вёльва» (расклад, бросок рун и т.д.) удаётся обычно лишь постфактум. Часто при дивинации говорят о «коридоре возможностей» в пределах человеческой судьбы — ограниченном, но оставляющем выбор. В рассматриваемой модели он становится тем, что мы в состоянии вообще осознать как возможное и реальное, но выбор по-прежнему будет определяться всем нашим предыдущим опытом и предыдущими решениями. Разумеется, если всё сказанное о судьбе здесь вообще верно.
Так что для нас ничего не меняется. Почти ничего: исходя из того, что судьба существует, и будущее, как следствие прошлого, возможно предузнать, можно учиться это делать. Да ещё почаще прислушиваться к интуиции, во время гадания ли или просто ощутив, что вот он, намёк: мир может многое сказать тому, кто готов слышать, ведь для норн (как для Демона Лапласа) будущее предопределено и предопределено однозначно.
Изложено голосом умирающего от недокорма лебедя, заканчивается всё эпичной просьбой ведущего наконец заткнуться.
Вторая часть посвящена рунам и вопросам, будет готова - обновлю запись.Маленькое дополнение к теме образования будущего времени у разных народов:
Аналог werden и will был и у нас:
Хотеть (хотѣти). Раньше это слово было, в частности, вспомогательным глаголом, обозначающим будущее время (конструкции «буду делать» еще не было) или что-то неотвратимое. «Хотеть» можно было довольно необычных вещей. В «Повести временных лет» (статья 997 года) осажденные горожане жалуются: се уже хочемъ померети отъ глада, а отъ князя помочи нѣту. Умереть от голода они, конечно же, не хотят, просто говорят, что это вот-вот произойдет, если ничего не поменяется.
(с)
Интересно было бы узнать мнение специалистов по поводу эволюции будущего в древнерусском: когда, в каких формах, можно ли сделать привязку к мировосприятию и его изменению...
Многопомянутая статья (уже с исправлениями)
Норны и Демон Лапласа.
читать дальше Приходя к Троту (как и к любому направлению возрождающегося язычества), рано или поздно человек сталкивается с вопросом о соответствии мировосприятия предшественников современному. Чем можно пренебречь, чем нельзя, что в наших условиях нежизнеспособно, к чему стоит вернуться, как к позабытой дороге — и возможно ли это в принципе? Языческие традиции индоевропейцев были прерваны на стадии распада родового общества, и многое с тех пор поменялось в системе человеческих ценностей просто оттого, что изменились прежние взаимоотношения между людьми. Существование общины разрушено во имя мобильности и атомизации в индустриальном мире, зато появилось понятие нации и государства (в смысле, которой не мог и представить себе Харальд Прекрасноволосый). Стала редкостью традиционная большая семья из нескольких поколений под одной крышей с патриархальным укладом — просто потому, что экономическая модель требует работы вне дома обоих супругов, а уровень прогресса зачастую позволяет выжить в городских джунглях и без опоры на мини-общину. Надо сказать, что поскольку последний век язычества в Скандинавии пришелся как раз на слом эпох, когда родовые отношения перестали иметь абсолютный приоритет, источники доносят для нас большее число паттернов поведения, чем в обществе статичном и строго традиционном. Так что у Трота есть хорошо обоснованная возможность быть менее догматичным, остаётся понять, всегда ли это благо, и что допустимо, а в каких вопросам ревизия взглядов перечеркнёт сам смысл возрождения традиционного язычества. Стала за прошедшие века, например, менее очевидной для нас трехчастная структура мира, состоящего из Верхнего, Срединного и Нижнего. Не исчезла, поскольку это деление завязано на основы нашей биологии и восприятия, и едва ли может быть забыто; однако и гелиоцентрическая система перестала быть учёной абстракцией, заняв в массовом сознании своё прочное место. Зато границы Неведомого отодвинулись уже за пределы планеты, Утгард для большинства не начинается где-то за морем: мы неплохо знаем, что «за морем» есть, и карты он-лайн нам в помощь. Вообще, прогресс приучил нас к мысли о едва ли не всемогуществе рода человеческого, что очень легко проецируется на возможности отдельного человека. Да и недостатка в теоретиках, доказывающих, что всё в этой жизни зависит от самого человека (вариант: каждый сам виноват в своих несчастьях), сегодня нет. А в сагах и висах лейтмотивом звучит тема всевластия судьбы и неотвратимости приговора норн. Является ли это одной из основ, без которой возрождение скандинавского/германского язычества превратится в игры «по мотивам», или достаточно понимать отношение к судьбе наших предшественников, не разделяя его?
Норны.
В «Прорицании вёльвы» о норнах сказано:
(оригинал текста здесь и далее опущен, за помощь с переводом благодарность Т.Ермолаеву)
Оттуда [из источника Урд] повляются девы // много знающие,// три из моря (=вод), что под стволом (=деревом) находится: Урд зовут одну,// другую Верданди,// — резали на полене,// — Скульд третья.// Они узаконивали законы,// они выбирали жизнь// детям людей,// судьбу мужей.
О трёх из (предположительно многих) дев, чьи имена ведомы людям, в отличие от прочих, сказано не случайно: первоначально у всех народов индоевропейского корня судьбу родившихся определяли неперсонифицированные женские божества, покровительствующие деторождению и родам. Как указывает Н.А. Ганина в своей статье «Норны: к генезису и ареальным параллелям образа», само название норн (исл. ед.ч. norn, мн. nornir) по одному, признаваемому автором более правдоподобным, варианту этимологии можно сопоставить с многочисленными словами балтийского ареала со значением «предрекать, предупреждать, шелестеть, ворчать», вся эта группа слов восходит к звукоподражательному индоевропейскому корню *(s)ner-/*(s)nur- (бормотать). Согласно второму варианту название является производным индоевропейского корня *ner- «плодородие, жизненная сила». В первом случае Н.А.Ганина проводит смысловую параллель с обозначением женских божеств, связанных с родами, в южнославянской мифологии — наречниц, во втором случае таким аналогом являются рожаницы. Причем автор указывает на прочную семантическую связь норн с комплексом понятий, связанных с плодородием, водами и Нижним миром, и допускает наложение и взаимодействие двух смыслов обозначения богинь судьбы:
Тем самым норны — женские существа, связанные с иным (нижним, водным) миром, плодородием, шумом (лепетом) воды, в котором можно расслышать судьбу (ср. сообщение Плутарха о древних германцах: «предсказание священных жен, которые, наблюдая водовороты в реках и прислушиваясь к шуму потоков, возвестили…» (Цезарь, ХIХ), и предрекающие судьбу своим бормотанием, подобным шуму священных вод, причем непрестанное движение ключа-источника может быть метафорически осмыслено как прядение
(c)
В наше время в сложившейся модели восприятии более значительна роль персонифицированных и конкретных воплощения судьбы: три норны, две рожаницы, пусть даже о многих норнах, определяющих детские судьбы при рождении, как и множественных безымянных рожаницах, формально известно всем. В «Речах Фавнира» норнам посвящён отрывок, начинающийся с угрозы-проклятья дракона своему убийце — противиться року, но не преодолеть его (строфы 11-13):
Норн приговор// ты получишь перед мысом// и судьбу неразумного глупца,// в воде ты утонешь//, если в ветер погребёшь,// все есть обреченному трясина (=погибель).
Сигурд отвлекает умирающего (чьи слова имели пророческую силу) вопросом:
кто есть те норны,// что кто помогают жёнам при родах// и выбирают матерей потомкам (=детям).
И Фавнир отвечает:
Разны-рожденьем очень,//скажу я норны были,//не един их род общий,// некоторые асов-родичи,// некоторые альвов-родичи,// некоторые дочери Двалина.
Замена множественности на персонализированную (хоть по-прежнему достаточно абстрактную) троичность, а главное, отсутствие живого ощущения связи с родной-родовой группой Хранительниц представляется одной из значительных утрат современного Трота, которую, однако, не трудно восполнить — каждому лично.
Выделение норн «великих», вероятно объединило в себе представление о норнах «малых» с поздней, и уже не столько народной, сколько книжной потребностью систематизировать мифологию, стало отражением представлений о «правильной», восходящей к Греции, концепции троичности богинь судьбы . Времена греческой архаики, когда, подобно северянам, греки полагали, что своя Мойра есть у каждого, книжному знанию Средневековья были уже малознакомы. Напомню, что меж Мойрами, дочерями Ночи, труды распределяются так: Клото (Пряха) прядёт нить человеческой жизни, Лахесис (Судьба) — определяет жизненный жребий, Атропос (Неотвратимая) — нить перерезает. Связаны с прядением и норны (по крайней мере, в период записи эддических песен). Вспомним, как норны являются предрекать судьбу новорожденному Хельги в «Первой Песне о Хельги убийце Хундинга»:
Свивали они с силой // судьбы-пряди (нити), тогда когда разрушились города/крепости в Браулуне; // они приготовили золотой шнур (нить), и под месяца-палатой посередине подвесили.
Однако роли трёх хозяек судьбы в традиции эпохи викингов разделены несколько иначе. По сути, имена норн отразили и особенность мышления германских народов, и языка, как инструмента, мышление оформляющего. Первой среди норн названа Urðr, слово,являющееся причастием прошедшего времени от глагола verða, становиться, делаться, происходить, нечто Остуществившееся, Ставшее. Вторая зовётся Verðandi — Сущее, Становящееся (причастие настоящего времени от того же глагола). Интересно, что более позднее, вторичное значение глагола — нести ответственность (в юридическом смысле), нести потери, лишаться ). Вообще, лексика связанная с судьбой тесно связана с лексикой древних законов: norna dómr — приговор норн, задача норн — lög lögðu — узаконивать законы. Нетрудно провести аналогию с родством русских слов «судьба» и «суд». К этому же кругу идей относится и другое имя южнославянских наречниц — судженницы (суженницы и т.д.), чьё описание и функции вполне соответствует описанию и функциям «младших» норн.
Имя третьей из норн, Skuld, (возм. перевод Долженствовавшая, Должная) является причастием прошедшего времени от глагола skulu (быть должным, долженствовать), который является одним из способов образования будущего времени в предложении. В древнегерманском языке, как и в наследующих ему английском и исландском, не было отдельной формы будущего времени для глаголов, аналогичных русскому «делаю»-«сделаю». В исландском языке при необходимости вести речь о будущем используются вспомогательные глаголы verða со значением «становиться» (выступает в сочетании с причастием, ég verð farinn á morgun, букв. «я становлюсь путешествующим завтра»), munu (редкая форма, означающая будущее с оттенком предположения, похожим на частицу «бы»: «я бы, конечно, сделал, но…»), skulu (быть должным), и смысловое построение фразы. О последнем В. Берков писал: «Наиболее обычным является использование в значении будущего времени форм настоящего (ég kem á morgun, я приду завтра)» . В английском языке для указания на будущее время служат вспомогательные глаголы shall (изначально «быть должным»), will (изначально «желать»), форма be going to со значением собираться (аналог verða) или, вновь, контекст («поезд прибывает вечером»). В рамках рассматриваемой темы это может означать, что будущее для западных и северных германцев не было самостоятельной категорией. Оно являлось неким сплавом продолжения настоящего-уже-существующего, воплощения долженствующего (в силу природы вещей и причинно-следственной связи, т.е. вновь продолжением существующего), а так же намерения в его почти кастанедовском смысле . Не зря норны у Снорри поливают Мировое Древо водой из источника, чье имя Urðarbrunnr — Источник Прошлого :
И рассказывают, что норны, живущие у источника Урд, берут каждый день из источника воду вместе с той взвесью, что лежит у источника, и поливают ясень, чтоб ветви его не стали вять или гнить (букв. к тому, что не должны ветви его вять или гнить ).
Одновременно в древнем праве слово skuld означало вид долгового обязательства, при котором должник становился обязанным, попадал в рабство. Это интересно ещё и в контексте описания Тацита
Играют германцы и в кости, и, что поразительно, будучи трезвыми и смотря на это занятие как на важное дело, причем с таким увлечением и при выигрыше, и при проигрыше, что, потеряв все свое достояние и бросая в последний раз кости, назначают ставкою свою свободу и свое тело. Проигравший добровольно отдает себя в рабство и, сколь бы моложе и сильнее выигравшего он ни был, безропотно позволяет связать себя и выставить на продажу.
(с)
Легко увидеть в этом рассказе о «важном деле» испытание своей Удачи (в её древнем смысле, как воплощения личной силы в благой судьбе человека и его ближних) и непоколебимую веру в Судьбу древних племён. Ту самую веру, о которой сам Тацит писал несколько ранее:
Нет никого, кто был бы проникнут такою же верою в приметы и гадания с помощью жребия, как они .
(c)
Люди.
Историки перечислили несколько видов прорицания древних германцев: с помощью вырезанных знаков, по знамениям священных коней, полёту птиц, священным поединкам, по наблюдению за водами и за жертвенной кровью. О последнем писал Страбон:
Передают, что у кимвров существует такой обычай: женщин, которые участвовали с ними в походе, сопровождали седовласые жрицы-прорицательницы, одетые в белые льняные одежды, прикрепленные [на плече] застежками, подпоясанные бронзовым поясом и босые. С обнаженными мечами эти жрицы бежали через лагерь навстречу пленникам, увенчивали их венками и затем подводили к медному жертвенному сосуду вместимостью около 20 амфор; здесь находился помост, на который восходила жрица и, наклонившись над котлом, перерезала горло каждому поднятому туда пленнику. По сливаемой в сосуд крови одни жрицы совершали гадания, а другие, разрезав трупы, рассматривали внутренности жертвы и по ним предсказывали своему племени победу. Во время сражений они били в шкуры, натянутые на плетеные кузова повозок, производя этим страшный шум.
(c)
Вера в предопределённую судьбу, попытки узнать её и готовность испытать, чья Удача, больше не исчезли и через столетия. Как свидетельствуют саги и сборники законов, в Исландии многие вопросы, решались при помощи жребия даже в христианское время. Так выбирали, кто пойдёт к конунгу с дурной вестью («Сага о Магнусе Добром», 15), рядом с какой девушкой сидеть на пиру («Сага об Эгиле», 7) и кому из конунгов будут принадлежать земли («Сага об Олаве Святом», 94), кому вести тяжбу («Сага о Ньяле», 55), где ставить церковь («Сага о христианстве», 11). В судебной системе жребием могли поделить наследство, («Законы Гулатинга», 114), и определить ответственного за воспитание неимущих несовершеннолетних («Законы Гулатинга», 116, 118), и кому выкупать часть имущества при его разделе («Законы Гулатинга»,216, 141).
Жребий определял, кто останется на тонущем корабле при нехватке места в лодке («Сага об Эйрике Рыжем, 13). По жребию (и неким «гадательным дощечкам», едва ли соответствовавшим современным руническим наборам) узнавали волю богов: выбирали, кого принести в жертву («Сага о Гаутреке», 7, «Сага о Хервёр и Хейдрике», 7). Согласно «Саге о людях с Песчаного берега», 4:
Торольв Бородач с Мостра устроил большое жертвоприношение и стал вопрошать Тора, своего закадычного друга, мириться ли ему с конунгом, или же уезжать из страны и искать иного пристанища. Жребий указал Торольву плыть в Исландию .
(с)
«Сага о людях с Песчаного берега», перевод А.Циммерлинга. Если быть точным, Торольв получил не жребий, а указание от бога-покровителя: en fréttin vísaði Þórólfi til Íslandi (и вести указали Торольву на Исландию). Однако как способ выбрать из двух вариантов бросок жребия наиболее логичен.
Ещё яснее на веру в судьбу, которую можно узнать заранее, указывают бесчисленные примеры прорицаний, вещих снов, предвидений и примет в дошедших до нас источниках. А главное — отношение к ним как героев эпоса и саг, так и их составителей.
Судьба ведёт Сигурда Убийцу Фавнира. Пусть текст «Пророчества Грипира» и является поздним литературным обобщением преданий о Сигурде в привычной слушателям форме вопросов и ответов, аудитории не казалось странным, что узнав о своих грядущих ошибках (вполне предотвращаемых), герой всё же ничего не предпринимает, чтобы их не совершить и лишь говорит, что судьбу не одолеть (mun-at sköpum vinna).
Во времена исторические и в «Круге Земном» Снорри (написанном около 1230 г.), и в эпохальной «Саге о Ньяле», речь о которой ещё пойдёт, и в сравнительно поздней «Саге о Греттире сыне Асмунда», датируемой началом XIV в., и во многих и многих других повествованиях мотив судьбы и предсказаний остаётся неизменен. Человек может быть сколь угодно доблестен, но не в силах избежать предначертанного. Как говорил Ёкуль, дядя Греттира по матери:
— Теперь я вижу, что бесполезно тебя удерживать. Но вправду говорят, что одно дело — доблесть, а другое — удача.
(…)
— Может быть, мы с тобою что-то и смыслим в будущем, но уйти от него нам не дано.
(c)
Есть много саг, где в жизни героев предсказания сбывались, меньше таких, где герои пытаются предсказанное изменить. В соответствии с представлениями эпохи и законами жанра все такие попытки оказываются бесполезными.
Наиболее яркий пример — «Сага об Одде Стреле», относящаяся к сагам о древних временах, т.е. такая, в которой ожидания слушателей не скорректированы строгой исторической основой. Одд Стрела, литературный двойник Вещего Олега, согласно саге не чтил богов, полагался лишь на свою силу и мощь, и разрушил как-то капище, сопроводив это хулительными висами про Одина и Фрейра. И при этом бесстрашный юноша столь панически отреагировал на само предложение предсказание выслушать, что нет сомнений: в истинность слов вёльвы он верил. И отплатил чёрной неблагодарностью за вполне благоприятный прогноз, ударив провидицу. Вряд ли его испугала неизбежная смерть (тем более, столь отдалённая, через три сотни зим), скорее угнетала предопределённость. Как нетрудно догадаться, предсказание, несмотря на усилия Одда, исполнилось в точности: постаревший вождь возвращается в места своей юности, и, в полном соответствии с логикой неотвратимости, погибает от укуса змеи, выползшей из черепа его коня (убитого, чтобы избежать воплощения слов вёльвы).
Примером попытки избежать предсказанного «на бытовом уровне» может служить история рождения Хельги Красавицы в «Саге о Гуннлауге Змеином Языке» (записана ок. 1280 г.): отцу её, Торстейну сыну Эгиля Скаллагримссона, снится сон, который случившийся рядом норвежец истолковывает как предвестье гибели знатных людей из-за ещё не рождённой дочери. Вновь вопрошающий на предсказателя гневается и объявляет сон неважным, однако велит вынести ребёнка, если родится девочка… Разумеется, рождается дочка, а мать и сестра Торстейна дитя спасают. Через некоторое время отец узнаёт об этом и принимает девочку со словами «Видно, чему быть, того не миновать» (veltr þangat, sem vera vill, um flesta hluti, букв. «катится туда, куда ему хочется, в большинстве случаев»). История идёт своим чередом, завершаясь гибелью в поединке двух полюбивших Хельгу скальдов, Гуннлауга и Хравна.
Боги.
Если каждый человек с рождения находится под властью судьбы и норн, то применительно к миру божественного ссылки на судьбу появляются в космогонии «Прорицания вёльвы» не сразу. Формально речь о священном Мировом Древе и норнах как неотрывной части миропорядка заходит сразу после рассказа о создании людей. Можно, правда, вспомнить отрывок несколько ранее, где сказано:
Играли-в тавлеи на лугу,// веселы были, ни в чём у них не было недостатка из золота, пока не явились три // девы турсов// могучие очень из Ётунхейма.
При нашем сегодняшнем уровне знаний северо-германской мифологии не лишено смысла предположение, что три могучие девы турсов, что нарушили радостное и созидательное течение Золотого Века богов и были тремя норнами: в Золотой Век вошла Судьба, причинно-следственная связь, оборотная сторона деятельности и изменений, что вершили асы, творя и обустраивая молодой мир. Косвенно это подтверждает и упоминание о трёх девах (дочерях) Мегтрасира и потомках ётунов, которые тем не менее названы в «Речах Вафтруднира», 48-49 хамингьями (ед. ч. hamingja), т.е. покровительницами и воплощением Удачи. Они не только над морем, мудрые, путешествуют (þær meyjar, // er líða mar yfir, // fróðgeðjaðar fara), напоминая тем валькирий и лебединых дев, с которыми норн связываю многие ассоциации , но и поверх их обиталища ниспадают три потока (þríar þjóðár // falla þorp yfir), что намекает на источник на стыке трёх миров. Не было б противоречия в том, что Удачу, тоже связывали бы с норнами: ведь они ею и наделяют.
Если вернуться к «Прорицанию», то следующая строфа описания дел асов начинается уже не с игры, а с картины решения кризиса:
Тогда пошли Могучие (=боги) все на могущества-престолы, волшебно-священные боги (или высшесвященные, наисвященнейшие), // и о том держали-совет,// кто должен двергов народы создать// из Бримира крови// и из Блаина костей (костей-конечностей).
Данный речевой оборот (gengu á rökstóla, пошли на престолы-могущества) в «Прорицании» встречается четырежды: при возникшей необходимости упорядочить в новом мире само время, после появления трёх упомянутых дев-великанш, после прихода колдуньи Гюлльвейг-Хейд, при угрозе потери светил и Фрейи. Каждый раз боги разрешали кризис, хотя как раз смысл создания племени трудолюбивых карликов-двергов в контексте появления дев-турсов сегодня оставляет простор догадкам.
Верно это предположение, или нет, в любом случае после уже однозначно понимаемого рассказа именно о норнах вёльва вспоминает первую в мире войну, войну асов с ванами из-за козней Гюлльвейг . О Судьбе и её роли принято задумываться, когда дела не радуют.
Знать грядущее означало быть мудрым (мудрыми (spakr) или многознающими (fjölkynnigr), или учёными (fróðr) звали способных к этому людей-провидцев (spámaðr)). Языческие боги всех путей не всеведущи и не всемогущи, подобное представимо лишь в рамках монотеизма, где единственное божество, как следствие, становится отграниченным от Мироздания, боги же язычества — суть его, Мироздания, Силы и неотъемлемая часть нашего мира. Однако именно благодаря изначальному отсутствию совершенства-завершённости они способны к развитию, как способен к развитию весь наш мир и, в идеале, каждый из нас. И обретение знания — одна из основных тем песен о богах. Иногда их видят, подобно людям гадающими (и в описании этом слышен отзвук практик глубокой древности, достаточно вспомнить рассказ Страбона). Так в «Старшей Эдде», выясняя, где им найти великанский котёл (вещь, в сознании кельтов и германцев исполненную символизма), боги:
…трясли прутья и на жертвенную-кровь глядели…
Чаще, однако, в преданиях Связывающие либо обладают даром прорицания сами (Фригг, возможно, Гевьон , Хеймдалль, ваны ) либо получают мудрость и знания от существ более древних. Один посещает умершую провидицу-вёльву в Хельхейме (одну или трёх — до нас дошли три песни-прорицания о судьбах мира ), в состязании с Вафтрудниром задаёт вопросы о бывшем, сущем и о роке богов. Вообще, быть сведущим для людей традиции означало знать и прошлое, как исток всего, и настоящее, как актуальное знание, и их следствие — то, что будет. То, что немалую часть песенных пророчеств занимает описание истории мироздания, думается не только художественный приём (хотя и художественный приём, конечно, тоже): вёльве открыто всё тайное, и именно знание прошлого даёт власть провидеть грядущее. Это перекликается с вариантом народной магии, при котором, чтобы заклясть нечто, рассказывают о нём подробно в заговоре (или перечисляют какие-либо имена): знание есть власть и знание, даже столь ограниченное, как имена, позволяет предмет заговора воспринять в доступной его полноте и повлиять на него.
Однако, «знать будущее» и среди богов не означало «будущее изменить». Тяжесть рока мир асов начинает испытывать с предсказания гибели Бальдру. И как тщетна была человеческая попытка избежать предначертанного в «Саге об Одде Стреле», так не сумела спасти сына Фригг, одно из имён которой Hlín, Хлин-Защитница. А ведь Фригг, как уже говорилось, сама не чужда знанию судьбы. С рядом германских божественных Прях, вроде фрау Хольды, фрау Годе и Перхты, супругу Одина-Водана соотносят ассоциации континентальных преданий (где образ Фригг сливается с образом Фрейи). В «Перебранке Локи» Один говорит:
…судьбу Фригг, думаю я, во всём знает, хоть она сама не говорит…
Возможно, здесь накладывается на повествование и пра-давнее отношение германцев к женщинам, о котором писал Тацит:
Они думают, что в женщинах есть нечто священное и вещее, не отвергают с пренебрежением их советов и не оставляют без внимания их прорицаний .
(c)
Подтверждает это и Цезарь:
Когда Цезарь стал расспрашивать пленных, почему Ариовист не вступал в сражение, он узнал, что причиной этого был существующий у германцев обычай, [а именно]: матери семейств (matres famiiiae) на основании гаданий по жеребьевым палочкам и прорицании (sortibus et vaticinationibus) провозглашают, целесообразно ли вступать в битву или нет(…).
(c)
Все, разумеется, знают, как именно вещая мать пыталась предотвратить гибель сына, как и то, что судьба всё же настигла Бальдра, несмотря на противление Фригг. Можно лишь припомнить часто встречающиеся размышления о том, что сама гибель сына была инспирирована Одином (руками его побратима Локи) и стала залогом грядущего возвращения Бальдра и Хёда в обновлённом мире. И задуматься о том, что Фригг сама предоставляет Локи лазейку для исполнения приговора…
Как уже было сказано, многие странствия Одина ведут к тому, чтобы познать судьбу. Не отдельные события, но общую картину и завершение всего: наступление Великой Зимы, приход огненного великана Сурта, битвы с чудовищами и гибель многих богов. И в итоге само существование Валхаллы, чертога избранных воинов Одина, как и смысл их посмертия определяется выбором судьбу свершать, готовясь к Последней Битве — а не пытаться изменить предсказанное или уклониться от боя, не сулящего победы. Точнее — не сулящего победы сражающимся, ведь если никто не станет заслоном от сил Локи и Сурта, то на новой земле едва ли найдётся место детям людей, а в Асгарде — детям богов.
И опять можно обратиться к языку как к воплощению идей: мы привычно прочитываем название Рагнарёка (Ragnarök) как Гибель богов . Но ведь в исландском rök (родственное древневерхненемецкому rahha — решение, приговор) означает основание, причину, исток. Либо во втором значении — чудо, знак, диво, великое событие. Так þjóða rök означает происхождение племён/народов, tíva rök — жизнь и деяния богов. Не гибель богов воспевалась в эпосе скандинавского Севера, но их деяния и причины их. И это стоит запомнить.
Неизбежность и как с ней жить.
Даже того немного, что сказано, достаточно, наверное, чтобы признать концепцию судьбы и её неотвратимости в дошедшем до нас духовном наследии северного германского язычества базовой. Пересматривать самую основу мировосприятия тех, кого считаешь духовными предками, в любом случае следует с большой осторожностью. Принимать же богов, игнорируя то, что ими движет, выглядело бы и вовсе странно.
Но все мы выросли на фразе «Человек — это звучит гордо!». Или, в более развёрнутой редакции: «Ум человеческий открыл много диковинного в природе и откроет еще больше, увеличивая тем самым свою власть над ней» . Власть над природой, постоянное расширение границ познания — и вдруг всё уже предопределено, ничего невозможно изменить. и что же тогда значит любой человеческий выбор — тот, что и должен, по идее, делать нас людьми? Может, достойнее, подобно Одду, во всем полагаться на «свою силу и мощь»? Что ж, асатруа далеко не первые, кому приходится задумываться над этим вопросом. Пусть взамен «приговора норн» кто-то говорит про «волю Аллаха» или «божий промысел» (особенно отличился в христианстве кальвинизм), или придерживается философии детерминизма, так или иначе вопрос о соотношении свободы воли и предопределённости, а заодно и ответственности за свои поступки, решался уже не раз.
Объяснение-обоснование восприятия судьбы в германском и скандинавском эпосе в своё время дал А. Я. Гуревич:
He покорное следование велению слепого рока, но выбор собственной линии поведения, решение, чреватое самыми трагическими результатами, ведет к формированию судьбы — той цепи событий, которые являются результатом этого решения. После того как жребий брошен и роковой шаг сделан, последствия уже не зависят от воли героя; судьба сложилась и выходит из-под его контроля, она как бы отделяется от его личности, приобретает собственную логику и противостоит ему .
(…)
Действия героя кажутся свободными потому, что он не отделен от своей судьбы, они едины, судьба выражает внеличную сторону индивида, и его поступки только раскрывают содержание судьбы. Он осознает себя как личность постольку, поскольку ощущает в себе свою индивидуальную судьбу .
(с)
Приведённая выше цитата А.Гуревича относились к эпосу и эпического же размаха личностям. Эпос предполагает некую гипертрофированность чувств и действий героев, они принадлежат в глазах слушателя не миру обыденного, но находятся между ним и миром идей и принципов. Однако во вполне хроникальной и подчёркнуто достоверной (в том смысле, в котором были достоверны в глазах исландцев XIII в. рассказы об их предках) «Саге о Ньяле» понимание силы неотвратимой судьбы, силы вещей сходно с описанным. Тема предопределённости пронизывает всю сагу, но герои, даже понимая пагубные последствия тех или иных действий, их всё же совершают. Не много великого в желании хитроумного Мёрда испортить жизнь нелюбимым соседям, даже вопреки своим интересам («чувствую, что эти деньги дорого мне обойдутся»). С точки зрения здравого смысла необъясним отказ Гуннара с Конца Склона покинуть на три года (не на всегда!) Исландию и тем самым спасти свою жизнь. На первый взгляд решение кажется эмоциональным (знаменитое: «Как красив этот склон!»). Но стоит учесть, что конь Гуннара перед самым отъездом спотыкается, и тот падает наземь. Эта же дурная примета предшествовала тому, что язычник Эйрик Рыжий отказывается от путешествия в Винланд («Не суждено мне открыть другие страны, кроме той, в которой мы живем», «Сага о гренландцах», 3). Как указывает переводивший сагу М.И.Стеблин-Каменский, «падение с лошади считалось очень плохим предзнаменованием для того, кто отправляется в поездку». Однако для рассматриваемой темы существенно, что в упомянутой саге Эйрик тоже изначально не хотел ехать, его уговорили родичи. Так же и в «Саге о Ньяле»: cудьба против отъезда, и, что не менее важно, не хочет покидать дом сам Гуннар. Остаётся достойно сыграть последний акт.
И мудрый Ньяль, предсказавший другу участь и предвидевший свою, по сути провоцирует срыв мировой после убийства собственными детьми своего же воспитанника Хёскульда Годи Белого Мыса: сперва странным приложением к оговоренной вире в виде шёлкового одеяния (дорогого, но либо женского, либо напоминавшего таковое, что с точки зрения эпохи весьма оскорбительно), потом тем, что молчит и предоставляет объяснять ситуацию Скарпхедину, и до того провоцировавшему немирье. Тем он вполне сознательно обрекает на страшный конец не только себя, сам Ньяль к этому моменту уже глубокий старик, но и своих домашних. Трудно сказать, что послужило причиной: унизительное положение просителей, в которое попала семья, или скорбь и вина за спровоцированное наветом убийство воспитанника (легкость, с которой сыновья Ньяля в навет поверили, возможно, говорит про непростые отношения в семье и ревность к обласканному отцом любимчику).
Безусловно, лавинообразное нагнетание предчувствий, пророчеств и знаков беды перед гибелью семьи Ньяля (предсказание воспитательницы про стог сена, виса всадника на сером коне, вещие слова Бергторы и видение Ньяля с окровавленным залом), как и прямое предупреждение о собравшихся врагах, введено составителем саги с целью литературной: усилить напряжение и тем подвести рассказ к кульминации. Однако, как и в случае с «Пророчеством Грипира», ни рассказчика, ни слушателей не удивляет отказ героев что-то предпринять. Не убирается от дома злополучное сено («Не станем мы этого делать, — сказал Скарпхедин, — потому что если уж нам суждено сгореть, то найдется чем поджечь наш дом, даже если стога и не будет» ), никто не пытается уехать, подготовить путь к отступлению или собрать народ и устроить неприятный сюрприз нападающим.
Вновь люди осознанно выбирают не оптимальную линию поведения, а не противоречащую судьбе, как они её поняли и приняли, даже если это судьба обречённого. Та, к которой привело всё развитие ситуации, все их внутренние установки за предыдущую жизнь. Безусловно, деяния предков тоже всегда отчасти героизированы и могут не мериться только бытовым масштабом. Однако в Исландии XIII в. (время записи саги) по-прежнему существовал запрос на идеал поведения, вдохновлявший германцев Тацита.
Хорош ли он, годится ли сегодня? При неосмысленном воспроизведении — едва ли. Среди всего, что принесла нам прошедшая тысяча лет, есть и культура самоанализа, наработанные практики смены восприятия ситуации, да и просто иные критерии оценки важного и неважного, должного и недолжного.
Однако ключевым в стратегии «принятия судьбы» является решение, чем именно эта судьба является, в чем состоит . И принимает его человек на основании всего своего прошлого опыта и развития, своих ценностных установок и выработанных убеждений, неважно, десятого века нашей эры или двадцать первого. Всё, чем человек является, с неизбежностью определяет его выбор, а значит и будущее. Иными словами — судьбу. При этом описанная выше пограничная ситуация саг и эпоса — выбор не «оптимального», но присущего именно человеку поведения — сегодня ничем не будет отличаться от действий людей прошлого. Просто ситуации «отсутствия выхода» (т.е. отказа от него, как от неприемлемого, либо просто неготовность этот выход увидеть) у нас, как правило, иные. Исландская пословица eigi má sköpum renna обыгрывает этот момент: слово skap означает и нрав, характер (а так же — ум, настроение), и судьбу. От себя не сбежишь, сказали бы по-русски (и даже если «сбежишь», непредсказуемо изменившись с точки зрения окружающих — это всё равно останется результатом внутреннего развития, в некой более глобальной системе координат предопределённым и предсказуемым).
Есть в философии такая условная конструкция — Демон Лапласа, условно введённое всеведущее существо, способное охватить ВСЕ явления Мироздания в их причинно-следственной связи. Для такого существа по определению любое событие однозначно детерминировано, неустранимо и предсказуемо. Для философии Демон Лапласа всего лишь умственная конструкция, вроде абсолютно чёрного тела или идеального газа. Но норны для нас выступают именно в такой роли: они способны охватить всю взаимосвязь событий во времени. И они нечто большее, они — Сила, являющаяся воплощением этой взаимосвязи и необходимости: они «узаконивают законы» и «свивают нити судьбы», делая их действительностью. Они не всемогущи, ибо сбудется лишь тот вариант, что сбыться может, но он им известен изначально. И не известен нам, так что выбор всё равно должен быть сделан, и это будет именно наш выбор, определяемый тем, чем мы уже были и тем, что мы есть. Он может быть осознанным или слепым, заставить бороться или сдаться, но он не случаен, если не случайны мы.
И остаётся неизбежный вопрос, как тогда относиться к различным видам предсказаний, тем, которым некогда люди доверяли безусловно. Считается хорошим тоном говорить ныне, что мы на них не полагаемся полностью, и что они определяют лишь вехи в тумане неопределённого грядущего. Кажется, это тот случай, когда сказанное в самооправдание перед прогрессом и окружающими, в «мистическом мракобесии» незамеченными, оказывается верным по сути. Мало того, что и постановку вопроса, и уровень понимания ответа вновь определяем мы, либо сами, либо тот, кому мы доверяем спрашивать. И за рамки своего «я» не выйти ни нам, ни даже профессиональному прекогнисту, все мы умеем прекрасно пропускать мимо ушей то, что не готовы услышать. Ещё и имеющиеся в нашем распоряжении средства не абсолютны, мало пророков не только в своём отечестве, их вообще — мало. Руны, жребии, карты же всегда допускают ряд толкований (и см. выше слова про изначально ограниченную способность истолковывать). Встретить же «правильную вёльву», желательно ещё из рода ётунов, да притом интересующуюся нами, а не судьбами мира, удача/неудача редкая. Да и понять, что это была именно «правильная вёльва» (расклад, бросок рун и т.д.) удаётся обычно лишь постфактум. Часто при дивинации говорят о «коридоре возможностей» в пределах человеческой судьбы — ограниченном, но оставляющем выбор. В рассматриваемой модели он становится тем, что мы в состоянии вообще осознать как возможное и реальное, но выбор по-прежнему будет определяться всем нашим предыдущим опытом и предыдущими решениями. Разумеется, если всё сказанное о судьбе здесь вообще верно.
Так что для нас ничего не меняется. Почти ничего: исходя из того, что судьба существует, и будущее, как следствие прошлого, возможно предузнать, можно учиться это делать. Да ещё почаще прислушиваться к интуиции, во время гадания ли или просто ощутив, что вот он, намёк: мир может многое сказать тому, кто готов слышать, ведь для норн (как для Демона Лапласа) будущее предопределено и предопределено однозначно.
-
-
05.03.2016 в 21:41-
-
05.03.2016 в 23:21